Помимо португальского, в провинции Южная Лунда говорили на местном языке племени чокве, он так и назывался – «чокве». Это был язык банту, на котором говорят люди чокве в восточной части Анголы – в Южной и Северной Лунде, а также в Демократической Республике Конго и Замбии. Он признан национальным языком Анголы, где, по оценкам, в 1991 году на нем говорили полмиллиона человек; еще полмиллиона говорящих жили в Конго в 1990 году и около 20 000 – в Замбии. Я сумел выучить ряд приветствий и фраз, чем не раз поражал местное население: белый, да еще и русский, говорит не только на португальском, но и на их родном языке. Это мне помогало при построении отношений с аборигенами – ведь переводчик всегда был в войсках не только «толмачом», но и добытчиком.
Было бы глупо жить рядом с плантациями растущих прямо в полях ананасов, называемых здесь «abacaxi» («абакаши»), и не поесть их. Эта задача также ложилась на переводчика: я брал ГАЗ-66, грузил в него пакеты с мукой и рисом, тушенку и ехал далеко за город – в деревню на плантацию ананасов, которые, кстати, растут вовсе не на деревьях, как я считал прежде. Там я, по сути, проводил гуманитарную акцию – раздавал местным необходимые им продукты, а в качестве благодарности они грузили мне в кузов ананасы. Уже потом, в Союзе, я осознал, что кислота, содержащаяся в этих плодах, сильно портит зубную эмаль и приводит к кариесу. После командировки в достаточно молодом возрасте мне пришлось серьезно восстанавливать зубы.
Наиболее ярким происшествием, связанным с ананасами и навсегда запечатлевшимся в моей памяти, стало следующее. В преддверии очередного праздника 23 февраля нам захотелось немного разнообразить наш стол замечательными «абакаши». Так как наш ГАЗ-66 находился на ремонте в части, я договорился поехать с местным парнем, Мигелем. Не знаю, почему все называли его «Coelho», то есть Кролик, может, из-за заметно торчащих двух передних зубов… Мигель хорошо относился к советским – мы частенько давали ему тушенку и прочую снедь, а он всегда готов был помочь нам в разных хозяйственных делах миссии.
Однако проснулся я в тот день с головной болью и в плохом, даже можно сказать, тревожном настроении. Мне приснилось, будто мы едем по ананасовой плантации, а нам навстречу мчится огромный то ли бегемот, то ли носорог, который сминает машину и топчет остатки авто, мы бежим от него по полю и… я проснулся. Как поясняют толкователи снов, под утро, в фазе быстрого сна, человек иногда способен увидеть то, что может произойти. Прежде я не придавал значения ночным кошмарам, но последующие события того дня заставили меня поверить в предсказательную силу сновидений.
Поскольку была суббота, банный день в русской сауне, мне совершенно не хотелось ехать с Мигелем за несколько десятков километров по разбитой дороге на его старом, скрипящем бортовом «Мицубиси» в глухую деревню к его родичам за чертовыми ананасами. Да еще приснившийся дурацкий сон отчего-то меня напрягал. Поэтому я дал Мигелю рис, консервы, сушеную рыбу для обмена на ананасы и сказал, что не поеду.
К вечеру Мигеля не было, не приехал он и утром. Я грешным делом подумал: неужто наш друг и помощник решил прикарманить нехитрую провизию или ананасы? Около полудня увидел проходившего мимо брата Мигеля и спросил, в чем дело? И тот, разразившись горьким плачем, поведал мне, что Мигель отправился коротким путем, через буш – саванну, машина подорвалась на мине, и нет больше нашего Мигеля. «От него мало что осталось», – рыдая, причитал брат. Я сперва даже не смог поверить в произошедшее. Но потом все осознал, вспомнил сон и свое острое нежелание куда-либо ехать в тот день. В тот момент я понял, что нужно быть внимательным к своим предчувствиям, это не ерунда, а настоящий механизм защиты, созданный нашим подсознанием. С тех пор я стал прислушиваться к сигналам, которые мы получаем не вербально: во сне, через приметы или другие иносказательные явления.
В целом в том, что произошло с Мигелем, не было ничего необычного. За период гражданской войны в многострадальной Анголе было установлено так много мин, что и сейчас, спустя 25 лет после активных боевых действий, от них все еще гибнут люди. И нередко это оказываются женщины и дети – ведь именно они часто гуляют в полях и лесах, собирая корнеплоды. За этот период в стране более 60 000 ангольцев стали инвалидами в результате срабатывания варварских взрывных механизмов, оставшихся в земле после окончания войны. Специализированные международные и ангольские организации проводили активную работу по обезвреживанию мин, но все равно в 2019 году более 150 человек на них подорвались и погибли.
Недавно Национальная межсекторальная комиссия по разминированию и гуманитарной помощи объявила, что для разминирования всей территории страны к 2025 году потребуется 300 млн долларов США. С 2002 года правительство Анголы уже потратило более 500 млн долларов на разминирование более 2000 минных полей по всем провинциям.
Но вернусь к рассказу о событиях прошлого. Как ни странно, с фруктами, кроме ананасов, манго и бананов, растущих на нашем участке, было плохо. Мы не видели за весь срок пребывания в Африке ни яблок, ни груш – их просто там, видимо, не выращивали. Главной пищей африканцев была маниока – из ее муки они и готовили основную еду, иногда используя тушенку или замороженное мясо, если удастся его добыть. В целом с питанием для населения здесь было плохо.
Что говорить о гражданских, если нашим курсантам давали с утра полпачки португальских галет «Maria» и банку сгущенки на взвод вместо чая-кофе. Следующий прием пищи был у них только к вечеру – рис с тушенкой или макароны. Они всегда были голодны. Прибывающий из Луанды самолет с провизией местные тыловики всегда встречали с автоматчиками, так как голодные солдаты могли легко разворовать все коробки – не раз офицеры стреляли в воздух, когда видели, что товар на глазах растаскивают.